Ни искусствоведы, ни историки российской медицины не припомнят, чтобы кто-нибудь из отечественных художников целенаправленно писал портреты врачей. Даже в те годы, когда изображать «человека труда» и примкнувшей к нему «трудовой интеллигенции» считалось сверхпрестижным . Уже поэтому выставку работ московского художника Ильи Комова можно назвать событием неординарным.
…Спокойный золотисто-коричневый колорит портрета профессора Татьяны Дмитриевой. Яркий, будто излучающий солнечный свет портрет темнокожего педиатра из Камеруна. Напряжённо-бледные, кажется, выхваченные зеленоватым лучом рефлектора из черноты ночного дежурства, лица реаниматологов. Тревожная красно-синяя гамма – портрет психиатра со «Скорой».
Крайне лаконичные по форме, и выразительные по пластике, очень современные работы московского художника поражают тем, что свойственно русской классике – глубоким психологизмом, стремлением автора понять и полюбить каждого своего героя.
— Высказывания критиков о вашем творчестве изобилуют такими понятиями, как экспрессионизм и романтизм шестидесятых. А если бы искусствоведом были вы, как бы пояснили нашим читателям, чем занимается художник Илья Комов?
И.К. -Сказал бы, что художник Илья Комов захотел в своём искусстве соединить традиции русского психологического портрета и самые экстремальные поиски в живописи. Великий русский художник Владимир Фаворский говорил, что обычному реализму не хватает эмоциональности острой пластической формы. В то же время абстрактному искусству недостаёт живого натурного импульса. Настоящее искусство, говорил Фаворский, возникает на стыке, там где они пересекаются. Как высекается искра на стыке двух разнополюсных электродов.
— Однако под знаком борьбы «левого» и «правого» искусства у нас прошёл весь ХХ век?
И.К. — Наша страна пережила борьбу тоталитарной диктатуры со всеми по-настоящему ценными явлениями в культуре. Сейчас это повторяется в глобальном масштабе, но только в модифицированном виде.
После изобретения фотографии, кино, цифровых технологий (цифровая фотография видит в 13 раз точнее и подробнее, чем наш глаз!), живопись потеряла свою уникальность как носитель зрительной информации. Поэтому изменились требования к ней.
Но настоящее искусство всегда было цельным. Наиболее остро меня это чувство пронзило в Италии, где ренессансная классика неожиданно потрясла формальной изысканностью, гениальностью с точки зрения абстрактной формы. Об этом и говорил Фаворский. Например, Джованни Беллини по форме гораздо острее и тоньше, чем многие абстракционисты. Именно это и сообщает его реалистическим образам ту глубину, которая потрясает. Собственно эта глубина и делает произведения шедеврами.
-Долгое время Вас знали как автора смелых пейзажей старой Москвы и русских городков. Почему – портрет?
И.К. Люди меня интересовали всегда. Я даже журналистикой одно время занимался. Настолько много неповторимых личностей, такие яркие судьбы, характеры! Во мне постоянно жило необъяснимое чувство долга перед теми, с кем сводила жизнь. В живописи я искал цвет, форму. И до поры интерес к людям существовал отдельно от поисков на холсте. И в какой-то момент жанр портрета соединил то и другое.
— И всё же. Почему Вы, успешный столичный художник, вдруг выбрали своими персонажами медиков?
И.К.- Прежде всего я — внук врача и всегда помню об этом. Моя бабушка Татиана Алексеевна Гришина руководила одно время педиатрической службой Московской области. В юности после автокатастрофы я много времени провёл в больницах, все «прелести вытяжения и гипсов» ощутил сполна. Затем было осложнение на почки после гриппа – и нефрологическое отделение Боткинской больницы. Скучать не приходилось- это было счастливое творческое время. Столько портретных работ в графике было сделано! Можно сказать, что я побывал в интереснейшей командировке. В полноценный проект тогда это не вылилось, но определённая «загрунтовка» произошла.
Мне повезло — везде я встречал высокообразованных профессионалов. Всегда буду помнить профессора нефрологии Герда Петровича Кулакова – настоящего интеллигента, которого боготворили и подчинённые, и пациенты.
Несколько лет тому назад случилось несчастье с женой. Её привезла «скорая», и, как потом нам сказали, жить ей оставалось не более часа. Опытный хирург, совершенно случайно проходивший в этот момент по коридору, единственный из всех смог определить верный диагноз и, взяв на себя ответственность за экстренную операцию, спас ей жизнь.
— И всё же, люди этой профессии – отдельная каста, закрытая и консервативная.
-И.К. – Повторю, что мне повезло. Встречаю настоящих профессионалов, очень интересных людей. Такое впечатление, что это люди моего круга. Тонко чувствующие, увлечённые, творческие. Я работаю с человеком в живописи, а они – в медицине. Мне один врач сказал: «Так ведь медицина – искусство!» А ещё вызывает уважение то, что на этих людях лежит колоссальная ответственность. У меня что-то не вышло, обидно, но в следующий раз исправлю. В конце концов художник выбирает между синим и зелёным. А цена ошибки врача – жизнь реального человека. Здесь полшага в сторону – и всё, уже ничего не исправить. А ведь это не просто художественный персонаж, это чей-то единственный ребёнок, чей-то отец, сестра. Эти люди приносят пользу ближним конкретно и каждодневно, а не от случая к случаю в порыве геройства. Особенно те, кто работает на «Скорой». А психиатрическая «Скорая» это вообще отдельная тема. Экстремальный риск, сведённый к будничному, о котором не принято говорить.
А что касается кастовости. Как-то я посетовал одному из медицинских друзей на интриги и зависть в художественной среде. А в ответ: « Всё как у нас!»
Верно. Медицинская среда – замкнутая и, главное, в подтверждение моих слов, творческая. А там где Моцарт, там и дюжина Сальери всегда найдётся.
— Первое полотно цикла называется просто «Портрет врача». Тоже необычная судьба?
И.К. О его жизни стоит написать роман! Вёл успешный бизнес в Южной Африке, в Соединённых Штатах. Всё бросил (говорит, невозможно жить в удушливой атмосфере западного общества!) и вернулся домой, в Россию. Здесь стал преуспевающим директором известного банка. И вдруг понял, что его призвание – лечить. И сейчас он наконец по-настоящему счастлив, он – отличный врач-гомеопат. К ужасу бедной жены. Ещё бы – из эпицентра гламурной тусовки, да в обычную клинику!
— Выставка посвящена памяти классика русской психиатрии Виктора Кандинского и его двоюродного брата, классика мировой живописи Василия Кандинского. В таком сочетании эти два имени упоминаются впервые. Случайно?
И.К. – Кандинских Господь наделил удивительным семейным даром – интуицией, позволившей одному познавать душу человека и материальным языком выражать её страдания, а другому выражать реальный мир духовно – в художественной форме. Виктор Хрисанфович первым из психиатров выделил феномен психических автоматизмов, что легло в основу современной классификации психических болезней. Василий Васильевич открыл законы воздействия художественной формы на психику человека, что определило весь ход развития мирового искусства в ХХ веке.
— Почему у Вас столько портретов известных психиатров : профессоров Дмитриевой, Краснова, Ястребова?
— И.К. Удивительно, что эти учёные не только интересуются искусством, но и профессионально в нём разбираются, считая частью своей работы. И, конечно, лестно было услышать именно от них, что моё искусство способно всерьёз оказывать положительное влияние на души людей.
-У Вас есть возможность со страниц профессионального издания обратиться к кому-то из них лично.
И.К. — Как говорится, в благодарность хотелось бы всех поимённо назвать. Список был бы слишком велик. Поэтому в первую очередь хотелось бы сказать спасибо хирургу Алексееву из 3-й инфекционной больницы, спасшему мою жену. Уверен, он нас давно забыл — поток пациентов велик. Но мы его запомнили навсегда. Если бы не этот скромный человек, то, мягко говоря, всё сложилось бы по другому.
Интервью взяла Татьяна Демьяненко.