— Двадцатый век был веком экспериментов, появилась масса новых возможностей в искусстве: фотография, кино, компьютер, Интернет. Изобразительное искусство потеряло свою уникальность как носитель зрительной информации, и именно от этого был такой насыщенный художественный поиск в двадцатом веке. Искусство обретало самоценность, отсюда такой обострённый интерес к пластике. Это был ни в коем случае не кризис, но век переосмысления, переходный период. И я убедился, что искусство во все времена очень цельно. Для меня было потрясением двухмесячное путешествие по Италии в момент моего наибольшего увлечения течениями ХХ века. Когда я увидел там фрески и станковую живопись Джованни Беллини, Карпаччо Карпаччо, скульптуру Микеланджело, я вдруг понял, что они-то и есть самые настоящие авангардисты. Они абстрактной формой владели так же виртуозно, как и рисунком, и с такой точки зрения я осознал формулу «вечное искусство». Все вопросы были поставлены еще тогда, и тогда же на них были даны ответы. В те же дни я попал в Музей современного искусства Пегги Гуггенхайм, где увидел и Брака, и Пикассо, и других — от них было более слабое впечатление. А когда вернулся домой, сразу же съездил в Ферапонтов монастырь и убедился, что Дионисий на самом деле выше, чем Рафаэль, чем все Возрождение. Я не представлял себе лучших ответов на свои формальные запросы в современном искусстве. И это было дополнительным толчком для меня, после которого я почувствовал, что будущее за фигуративным искусством, но, видимо, оно будет иным, чем в ХХ веке, чем в предыдущие столетия, что это будет, видимо, своеобразный синтез. Вот пример: меня всегда одновременно трогало искусство Серова,Степанова, Матисса и Кандинского, моих любимых художников.
-За так называемым «актуальным искусством» вообще не вижу никакой перспективы . Уже в самом названии этого явления содержится некая прикладная сиюминутность. Принципиальный отрыв от корней. Ну, конечно, если нас и дальше будут оболванивать и унифицировать сознание под «общеевропейские стандарты», актуальное псевдо искусство — наше будущее. Тоталитарное. Некая модификация соцреализма.
По моему мнению,актуальное искусство — родное дитя сталинской субкультуры. При внешней полярности это абсолютно родственные явления. Тот же отказ от художественно-пластических задач (вернее полное неведение об их существовании) плюс подавляющая уверенность в собственной исключительности и опора на официальную власть — то, что говорит о преемственности этих явлений. Ну и, конечно, наше извечное подобострастие перед «заграницей», когда любая деградация заведомо представляется новым словом в искусстве. Ущербность такой позиции особенно очевидна после того, как увидишь первоисточник, «актуальные» биеннале в Европе.
— В юности я очень интересовался (да и сейчас тоже!) западным искусством, особенно начала века, и даже порой больше, чем русским. Кстати сказать, все самые сильные французские художники 40-60-х годов ХХ века имели, как правило, русские корни. Великий философ цветового пятна и наследник Кандинского Серж Полякофф был русским. Пронзительно глубокий Никола де Сталь был потомком не много, ни мало, коменданта Петропавловской крепости. Шаршун, Андреенко.
Однако саднящее ощущение родного ландшафта подсознательно точило всегда.
Долгое время внутренний мир существовал сам по себе и не мог найти адекватного выражения в искусстве. В живописи я старался глубже овладеть формой, и в то же время меня тянуло к людям, волновала уникальность каждой человеческой судьбы. Я даже в журналистике себя пробовал… Но наконец эти два вектора встретились, объединились и дали какое-то новое для меня качество — портрет. Поначалу это был не более, чем эксперимент. Позднее он вылился в полноценную программу.
И еще исключительно важными оказались встречи с простыми русскими людьми, когда я работал в Переславле и сейчас в Романове.
— Что есть русская живописная традиция? Это прежде всего ясный и ёмкий пластический язык. У нашего народа значительнее проявления внутренние, чем внешние. И при этом русский характер очень эмоционален. Поэтому для истинно русского художественного языка (и в живописи, и в музыке) характерна острая выразительность и глубина. Никто не задавался вопросом, почему в средневековой Европе сложился один художественный канон, а на Руси совершенно другой?
Пишу открытым цветом, передавая внутренний мир модели через цвет, композицию — и это кажется мне русским подходом.
Мы не должны ограничивать национальную традицию позапрошлым веком — академическим подходом.
Сухой, рациональный метод на самом деле чужд нашему менталитету.
Русская иконопись, необычайно тонко выражая мир через цвет и форму, совершенна, и тем самым она идеально выражает русскую душу.
— Важно быть предельно искренним в искусстве. Даже самый заурядный художник предстаёт на холсте во всей своей наготе. И зритель порой поражается пустоте этой души, которая подчас выражается весьма примитивно.
Качество искусства напрямую зависит от состояния этой души, от духовного роста. Если ставить какую-нибудь общественную или эстетическую задачу специально, никогда ничего не выйдет.
У меня лично худо-бедно стало что-то получаться именно тогда, когда успокоился и понял, что я, мягко говоря, отнюдь не Микеланджело, обычный человек, что главная цель жизни — это отнюдь не само искусство, а работа над собой.
В какой-то момент стало понятно: вокруг — море людей и неповторимых судеб — необъятный материал для творчества. Таким образом возникла идея проекта «Русский портрет».
— Картины с изображением человека интересовали всегда. Детское впечатление от работ Рокотова, Боровиковского, этюды Александра Иванова, увиденные в Третьяковской галерее, завораживали.
Живые люди, которых давно уже нет, каждый со своим характером, со своим неповторимым взглядом, написаны были легко, прозрачно и необычайно выразительно.
Передать взгляд в портрете считаю важнейшим компонентом решения образа. Глаза как «зеркало души» — не банальность, это художественная истина. Именно на передаче взгляда заостряю всю композицию. Отсюда порой возникают неожиданные ракурсы, парадоксальные столкновения цветовых масс. Этим определяются ритм, движение.
В портрете стремлюсь к максимальной емкости образа.
Для этого очень важно понять характерную пластику человека. Ведь в людях все индивидуально, все выражает личность: осанка, кисти рук, посадка шеи и головы, походка. Необходимо уловить наиболее выразительный момент движения.
Потрясающим инструментом являются здесь не только цвет, но и сам свет. Именно свет на картинной плоскости окрашивает цветовые массы, создает психологическое напряжение…